Первый танцовщик мира Владимир Малахов — очень редкий гость в России. Немногие отечественные продюсеры в состоянии оплатить его космические гонорары, да и гастрольное расписание истинного Короля танца распланировано на много лет вперед — Нью-Йорк, Торонто, Вена, Штутгарт, Токио… И, конечно, Берлин, где «танцующий интендант» одного из ведущих мировых балетных театров, Штаатсопер Унтер ден Линден, по контракту проводит шесть месяцев в году. В Москву Малахов со своей партнершей, блистательной прима-балериной Берлинской Штаатсопер Надеждой Сайдаковой, приехал всего на два дня — станцевать Чайковского в одноименном балете Бориса Эйфмана. Он уже танцевал этот спектакль с  Театром Эйфмана в Финляндии, но москвичи увидели эту версию балета впервые. Театр «Московская оперетта» был переполнен не смотря на очень дорогие билеты, «лишний» спрашивали у метро, после спектакля не могли закрыть занавес — цветам и овациям не было конца. Словом, как всегда, когда танцует Сам Малахов. В гримерной, когда мы разговаривали после спектакля Володя был весел, лукав и обаятелен.

— Вова, Чайковского ты станцевал впервые в Берлине, в Штаатсопер Унтер ден Линден. Почему такой выбор? Почему Чайковский, скажем так, не совсем привычный для балета персонаж? Чем он тебе интересен?

— Чайковский, почему именно Чайковский? Не знаю… Мне всегда хотелось что-то такое станцевать, кого-то такого… Гения! (Улыбается). И у меня давно была мечта работать с Борисом Эйфманом.

— Почему с ним? Ведь ты работал и работаешь с лучшими мировыми хореографами?

— Мне нравится его стиль, мне нравится то, что он делает, как он переносит хореографию через музыку или музыку через хореографию. И все время у нас никак не было возможности состыковаться. И вот только три года назад он приехал в Берлин и сделал совершенно новую редакцию. Конечно, когда я танцую здесь, с его труппой, у него старые декорации и старые костюмы. А у нас в Берлине новые и декорации, и костюмы — чуть-чуть все по-другому смотрится. И сейчас, когда я танцевал, мне нужно было делать их версию, не нашу которую он переделал, а старую. Фактически все то же самое, но много маленьких нюансов, других.

— Вова, давай закончим с Чайковским. Для русских людей это такая глыба, уже легенда, у каждого свое представление о великом композиторе. Какой твой Чайковский? Что для тебя было главным в этой роли?

— Я шел от хореографии и от музыки. Я хотел сделать своего Чайковского, Эйфман для этого и поменял все. Полностью поменял все, видя мои возможности. Я не тот «силовой» Чайковский, который был у Бориса Эйфмана в питерской  постановке, я — другой.

— Вспомним первого исполнителя этой партии — Альберта Галичанина, мощного, брутального…

— Да, совсем другого плана. Из-за этого, учитывая мои возможности, Борис Яковлевич все сделал для меня, поменял полностью. И мягче где-то, «сумасшедшие глаза» где-то, немножко сильнее где-то, чуть-чуть… По-другому. И, конечно, поэтому мне сегодня было тяжело установить контакт с моим партнером — Двойником. Очень быстро все было, а для этого нужно время.

— Я как раз и удивился, почему ты не привез Двойника с собой из Берлина?

— Да, только Надю Сайдакову. Конечно, у Эйфмана все артисты большие. Хорошо, прекрасно иметь таких огромных, высоких, здоровых людей… Но я просто физически не смог бы станцевать ни с одной из его девушек. Только Фон Мекк — чудесная Нина Змиевец, но у нас с ней игровые моменты, не физические. А с другой стороны, если бы Малахов приехал с двумя солистами, то получалось бы, как будто компания Эйфмана выступает как антураж. Мне так кажется. Ну, конечно, было бы хорошо. Но я не приглашал, приглашали меня, и было одно условие — что я танцую со своей партнершей.

— Вова, вот уже долгое время ты — директор балета Берлинской Оперы. Расскажи, что это такое, как все у тебя совмещается? Ты танцуешь и руководишь одновременно?

— Шесть лет. Я даже не директор, а интендант, это немножко выше. Директором балета я был, когда было три оперных театра в Берлине. Сейчас три балетных труппы смешали в одну, и получилась одна балетная труппа. Никто из оперных интендантов не мог пригласить ни одну балетную компанию. Только я могу и отвечаю за то, кто и что, и где танцует в оперных театрах. Могут там в каких-то залах танцевать еще, но в театрах они не могут ничего сделать.

— Хозяин просто такой?

— Ну, не хозяин, конечно. (Улыбается). Есть свои плюсы и минусы. А с другой стороны, конечно, это хорошо. Вот еще хочу добиться больше выгод. Того, что мне нужно для труппы.

— А что тебе нужно еще?

— Свое помещение. Не свой театр, а свою базу, репетиционную. Чтобы было много студий, чтобы при этой базе была маленькая школа, институт хореографии. Чтобы этот круг был замкнут — дети, которые приходят в школу, могут придти в труппу, а из труппы, окончив институт, могут придти обратно в школу, учить молодое поколение. Вот какая у меня идея. Конечно, вот сейчас я давлю…

— Получается?

— Ну… Шаг за шагом, тихонько.

— У тебя в труппе много русских. Это случайность?

—  Да, человек десять-двенадцать. Вот Полина Семенова — талантливая девочка. Я ее украл прямо из Московской школы. А за ней охотились и Большой театр, и Мариинский, но она выбрала Берлин. Есть моя сегодняшняя партнерша Надя Сайдакова, с ней мы работали вместе еще в «Классическом балете» в Москве. Она уехала из России до меня, танцевала в Дюссельдорфе и потом пришла сюда. Был Артем Шпилевский из Питера. Вообще во время отбора я не смотрю на то, кто русский, а кто не русский. Я отбираю только тех, кто мне нравится.

— Как проходит рабочий день интенданта?

— Ты знаешь, я как хомячок, у которого есть вот это колесо. Вот его запихнули в это колесо, и он целый день, целый день бегает. Я вот такого плана, как этот хомячок. У меня всякие мероприятия, у меня всякие митинги, всякие собрания, договоры. То, се, пятое-десятое… Помимо этого я репетирую, делаю планы, договариваюсь с хореографами, которые будут что-то делать через год или через два. Словом, весь в планах, весь в поисках, весь в танцах.

— А творчество?

— Творчество? Конечно, творчество тоже есть. Ну, это я сам себе так сделал.

— Ты сделал себе проблему?

— Нет, не проблема! Никакой проблемы нет. Просто я успеваю все. Я думал, что это будет невозможно, я настолько завел вот это колесо. Даже я если я хочу это немножко сбавить, остановиться у меня уже не получится. С самого начала еще, когда я приехал в Берлин и пригласил Диану Вишневу танцевать. Вот с того момента это все и началось.

— Ты же еще много ездишь, гастролируешь. Как ты все это успеваешь?

— Конечно, в других странах. Ну, успеваю. Я не люблю отдыхать, это знают, это всем понятно. Я отдыхал сейчас шесть месяцев, когда у меня была операция на колено.

— Ну, не сказал бы, что это отдых!..

— Ну, я так это называю. (Улыбается). Конечно, неправильно говорить, что это отдых, но, с другой стороны, я первый раз за двадцать лет своей интернациональной карьеры получил такую травму. Даже не получил травму, а у меня обнаружили что-то с крестовой мышцей. Лучше было предохраниться заранее, я не хотел, чтобы что-то случилось на сцене. Зачем разочаровывать моих поклонников или поклонниц, всю публику? (Улыбается). Из-за этого шесть месяцев пропустил.

— А чем ты занимался эти шесть месяцев?

— Вот я делал планы на следующий год. Разговаривал с хореографами, расписывал спектакли и делал планы не только на сезон 2008-2009, а уже и на 2009-2010. Уже фактически закончил. И 2010-2011 тоже.

— До какого года у тебя контракт?

— До 2009-го. Но мне Берлинская Дума уже продлила контракт еще на семь лет.

— Ты согласился?

— Согласился.

— Значит, тебя все устраивает?

—Ну, не все. Всегда будут какие-то минусы, всегда будут какие-то плюсы. Но. Там есть перспектива и я очень рад, что я могу там работать. Мне идут навстречу. Конечно, чем-то я должен жертвовать…

— Чем?

— Чем? В зависимости от ситуации.

— Ты идешь на уступки?

— Конечно, я иду на уступки. Но если нужно что-то выбить, то я иду долбить. Характер Козерога всегда проявляется.

— И что в этих планах, которые ты составлял?

— Ну, я не могу тебе этого говорить. Потому что у нас восьмого апреля официальная пресс-конференция. И до восьмого числа я не имею права говорить о своих планах. Но скажу, что будет много нового, новые постановки.

— Ты будешь что-то ставить?

— Нет, я не буду ставить, я буду в них участвовать. Я хочу еще, пока у меня ножки работают, хочу еще пока потанцевать. А ставить можно и в пятьдесят и в шестьдесят!

— То есть, ты пока отошел от балетмейстерской работы?

— Ну не отошел. Нет, если мне предлагают, то почему бы и нет? Но у меня пока тело работает. Во-первых, это занимает очень много времени и много энергии уходит, когда ты танцуешь и ставишь. И я сказал, что пока у меня все работает, я буду танцевать. Ведь за те годы, которые тебе отведены, нужно успеть сделать очень многое. Конечно, я дико устаю, и иногда хочется куда-нибудь сбежать. Но я себе говорю: еще будет время отдохнуть. А хореографией я смогу заниматься и на пенсии.

— Жаль, потому что у тебя это хорошо получалось. Твоя «Баядерка», например, стала просто бестселлером.

— Я знаю, да. Но все равно хочется танцевать. Я, прежде всего танцовщик. Я — танцующий директор. А потом — хореограф и все остальное.

— Вов, тебе уже сорок. До каких лет ты собираешься танцевать?

— Пока все работает, пока все функционирует, конечно буду. Никто не знает… Сколько надо, столько и буду танцевать. Если я почувствую, что уже нужно уходить, я уйду. Все мои одноклассники — уже все, закончили.

— Я знаю. И Леша Ратманский, и Юра Бурлака, и Гена Янин…

— Я – «Последний из могикан»! (Смеется).

— Расскажи о своей жизни сейчас.

— Моя жизнь? Это личное. Это — неважно. Мы говорим о… работе. О личном поговорим потом, без диктофона.

— Я не об этом. Что для тебя важно сейчас? Чем ты живешь?

— Ну, вот я же говорю — я живу ради балета.

— И все? То есть, это главное?

— Ну почему, есть другие вещи… Но это — личное уже. Ты же знаешь, когда я отдыхаю, то ничего не делаю — сплю, кушаю и в пижаме хожу весь день. Хочу побыть самим собой, побыть ленивым. Хотя по натуре я человек не ленивый, а тут хочу побыть непричесанным, небритым. Ты же помнишь — смотреть на Малахова, когда воскресенье, — ужас. Понимаешь, мы сейчас говорим о большом искусстве, и не нужно сейчас затрагивать те отношения, которые у меня или у тебя есть. Другая линия моя, скажем. Мы же сейчас говорим обо мне как об артисте. Не люблю говорить о личной жизни и не люблю говорить о политике. Искусство, искусство, танцы, планы…

— Что на твой взгляд изменилось в российском балете?

— Все стало гораздо лучше, чем было раньше. Мне очень нравится Балет Эйфмана, нравились работы Дмитрия Брянцева в Театре Станиславского и Немировича-Данченко, не знаю, как там сейчас обстоят дела. А главное — артистам есть что танцевать, стали приезжать западные хореографы. Раньше репертуар и в Большом театре, и в Кировском был однообразен — одна классика. И те, кто всю жизнь прожил в России, просто не понимают, что происходит в мировом балете. Вот мы всю жизнь ели мороженое с клубничным вареньем, и вдруг нам принесли с орехами и шоколадом. А мы привыкли к клубнике и ни в какую. Ты же знаешь, это — типичное для России состояние ума. Пойти на что-то новое неинтересно, лучше в сто пятьдесят первый раз посмотреть «Спартака». Вкуса нет к новому и даже пробовать не хотят. И в Мариинке, и в Большом. Все заранее знают, что это им не подойдет, вечно сопротивляются: ой, я не могу это делать, ой, мне неудобно! А как из тебя вырастет талант, если тебе все неудобно? Плохому артисту все мешает — и новая хореография, и костюм, и пол, и свет. А ведь винить нужно только себя. Я тоже много чего не люблю, но все равно пробую, и никогда не отказывался ни от чего. Ведь на сегодняшней балетной сцене давно другая эстетика, другая культура. Посмотри на Пола Тэйлора, на Баланчина, МакМиллана, Форсайта, Килиана — это же все самостоятельные миры. Юрий Григорович очень хороший хореограф, я к нему очень хорошо отношусь, но без нового нельзя. Слава Богу, что в Россию стали приезжать хореографы, которые приносят новое и в Большой, и в Мариинку. А что происходит в других российских компаниях, я не знаю.

— Что ты собираешься танцевать в ближайшее время?

— «Лебединое озеро» в Берлине, «Онегина» в Вене, «Спящую красавицу», «Сильвию». У нас будет премьера «тройчатки» — Форсайт, Кларк и Джуди Гейтс. Такой модерн. И потом у нас гастроли в Испании — Баланчин, «Кольцо нибелунгов». Иногда бывает, что всплывает что-то очень быстро — раз, позвонили: «Вы не могли бы приехать?». И если у меня есть какое-то «окно», то конечно я соглашаюсь и еду.

— Так получилось с Борисом Эйфманом и этими гастролями? Это было «окно»? Для Москвы это была полная неожиданность и очень приятный сюрприз. Все думали, что он только привезет на «Золотую маску» свою «Чайку» и все.

— Нет, это была договоренность давным-давным-давно — «Чайковский» в Москве.

— Ты еще будешь работать с Эйфманом?

— Конечно, я хочу. И надеюсь, что будут какие-то новые планы.

— Сейчас Борис Яковлевич ставит «Онегина». Ты не говорил с ним на эту тему?

— Нет. У нас был разговор о чем-то другом, специальном. Специально для меня, специально для Берлина.

— Это будет или это возможно?

— Почему? Если он сказал, то все будет.

Борис Тарасов