Новую версию легендарной оперы «Борис Годунов» в Большом театре создает Александр Сокуров. Для знаменитого кинорежиссера это первая встреча с музыкой Модеста Мусоргского и с музыкальным театром вообще. Об особенностях работы с не оперным режиссером в оперном театре и о творческом методе Сокурова мы разговариваем с ведущим исполнителем заглавной роли Михаилом Казаковым.

— Михаил, в чем отличие нынешней, «сокуровской» версии, от предыдущих — классических?

— Насколько я вижу по тем требованиям, пожеланиям и замечаниям, которые высказывает режиссер, наш новый спектакль не будет отличаться радикальностью. В общем, это будет довольно традиционная постановка, но может быть, с немного смещенными акцентами во внутренней линии героев.  Чуть-чуть, но, опять же, в пределах «классики». Особого модерна я пока не почувствовал. Все приближено к эпохе — костюмы, декорации.

— А чего хочет от исполнителей режиссер Сокуров?

— Для меня очень важно то, что Александр Николаевич сказал с самого начала: «Прежде всего — все нужно выражать голосом!». Мы находимся в оперном театре, поем оперу и выражать все нужно голосом. Он требует, чтобы как можно меньше было мимики, как можно более скупыми были движения — у слушателя, у зрителя все внимание должно быть приковано к голосу, к тем словам, которые мы поем и к той мысли, которую мы пытаемся выразить. Вот это очень важно для оперного режиссера, и я рад, что у Сокурова именно такое требование номер один. Он даже подходит к некоторым певцам, заводит им руки за спину и держит, чтобы не лезли привычные штампы из старых постановок. Он говорит, что такого класса певцы, в таком театре обязаны уметь выражать чувства только голосом. Я считаю, что это правильно, хотя многим и сложно. Но мы стараемся, привыкаем, все складывается потихоньку.

— А каким будет Ваш новый Борис Годунов?

— Та основа, которая была у моего Годунова в старом спектакле, будет перекликаться с новым. Как говорит Александр Николаевич, главное в моем образе — проблема человека и его совести. Они наедине и смотрят друг другу в глаза. И эта дискуссия идет на протяжении всего спектакля, начиная с первого выхода Бориса и заканчивая его последним монологом. Для меня радостно, что и в этой постановке, и в словах Сокурова я нахожу подтверждение своим мыслям по поводу Бориса Годунова. Конечно, здесь будет другая «география», другая сценография, декорации — это совершенно другой спектакль.  Но основа Пушкина и Мусоргского, затрагивающая глобальные проблемы человека и его совести, осталась главной и для Сокурова. У Александра Николаевича она, быть может, даже более утрировано показана, как под микроскопом. Это его право и я с ним согласен.

— Михаил, в спектакле Сокурова использована вторая авторская редакция Мусоргского?

— Да, это вторая авторская редакция — в ней очень много разночтений с тем, что мы привыкли слышать в Большом театре в редакции Римского-Корсакова, более «классической», более взвешенной, такой «золотой середине». А тут все будет для уха несколько непривычно — и инструментовка, и гармонии какие-то вдруг совершенно неожиданные. Когда я переучивал партию, мне тоже это было немножко непонятно, даже раздражало, было неудобно. А сейчас я думаю, что если вернется на большую сцену старый спектакль, то эта музыка обогатит и ту редакцию, в смысле интонаций, в смысле какого-то отношения. Это очень полезно исполнителю — не только купаться в той среде, к которой ты привык, но и броситься в нечто, совершенно незнакомое и непривычное. Хотя, казалось бы, то же самое.

— В чем отличие работы с оперным режиссером и режиссером не оперным?

— Если говорить о Сокурове, то он сразу же извинился за то, что не дружит с партитурой. Поэтому он не стесняется — уточняет какие-то моменты, говорит: я этого не знаю, подскажите мне, пожалуйста. Я за ним наблюдаю уже некоторое время, и мне нравится, что сначала Александр Николаевич объясняет, что он хочет: у него есть подробная схема, и он наполняет ее теми эмоциями, которые хотел бы видеть. Он не заставляет, не давит. Я и мой коллега Тарас Штонда, мы, естественно, будем разными Борисами. И Сокуров хочет, чтобы мы были разными. Тарас — один человек, у него свой темперамент, я — другой. У многих режиссеров существует клише, и исполнители должны быть одинаковыми, следовать этому клише, потому что спектакль — детище режиссера. Александр Николаевич, наоборот, старается сохранить индивидуальность каждого певца.

— Сокуров дает Вам импровизировать?

— Да, да! Александр Николаевич может что-то предложить и если видит, что эта краска, эмоция, жест не подходят, не вяжутся, то он старается от этого отказаться. Говорит: я был не прав, давайте поменяем. Что Вы предлагаете? Он абсолютно без короны на голове — человек просто работает и хочет добросовестно и честно делать свое дело.

PRS.ru, 23.04.2007